– Пан Витек! Пан Витек! Проснитесь, пан Витек!

– А? Что такое? Это ты, Стась?

Пан Витек вскочил на ноги и протер кулаком глаза. Мальчик, держа перед собой автомат, докладывал что-то, все время кивая на нас.

– Садитесь, – бросил пан Витек и сам сел на бревно около костра. Мы удивились: пан Витек отлично говорил по-русски.

– Рассказывайте, откуда вы, кто, как попали в наши края?

Нас окружили партизаны. Они выходили откуда-то из темноты и усаживались перед костром.

– Так это вас ищет полиция? – рассмеялся пан Витек, и его морщинистое лицо помолодело. – В прошлый раз Стасик принес нам объявление военного коменданта…

Когда мы сказали, что видели недалеко отсюда немцев на мотоциклах, пан Витек, который был командиром партизанского отряда, встревожился. Он быстро подозвал к себе двух человек, коротко что-то проговорил. Те сразу скрылись в темноте.

– А вы, я вижу, мокрые до нитки. Идите со Стасиком – он вас просушит, обогреет и накормит.

И снова Стасик вел нас куда-то в темноту. Теперь он шел уже впереди. Пароль следовал за паролем, пока мы не пришли в землянку. Стасик снял домотканый пиджачок, и при свете керосиновой лампочки мы увидели худенького белобрысого паренька лет шестнадцати-семнадцати в белой рубашке, подпоясанной широким ремнем с буквами «РУ» на медной пряжке.

– Откуда у тебя этот ремень? – поинтересовалась Белка.

Паренек, мешая польские слова с русскими, объяснил, что это подарок. Был у них в отряде ученик ремесленного училища Ваня Цыплаков. Ваня выскочил на полном ходу из поезда, в котором немцы увозили русских, и три месяца воевал в отряде, где сейчас воюет Стасик. Был он комиссаром, и Стасик так с ним подружился, что почти усвоил русский язык. Однажды, когда их отряд окружили немцы, Ваня предложил Стасику побрататься и отдал свой ремень, а себе взял плохонький Стасиков ремешок.

– Из шлеи я его сделал, – грустно усмехнулся Стасик.

– А где он, Ваня, ваш комиссар?

– Погиб. Вместе с командиром. Они стреляли до тех пор, пока у них оставались пули. А потом, когда немцы подошли вплотную, Ваня выхватил гранату и подорвал себя вместе с командиром. Ну и гитлеровцев, конечно… За нашим отрядом они гоняются уже давно, только ничего у них не выходит…

Где-то затрещали автоматные очереди. Стасик быстро накинул пиджачок, схватил автомат:

– Опять нагрянули…

Мы выскочили из землянки. Стрельба слышалась левее, виднелись вспышки винтовочных и автоматных выстрелов,

– Хальт! – послышалось вдруг из кустов. Стасик моментально застрочил из автомата. Мы упали на землю: вокруг нас жужжали пули, но Стасик быстро успокоил немца. Мы нашли его в кустах, одетого в серую офицерскую куртку. Наш проводник нагнулся и со смешком произнес:

– Вот вам и оружие!

Мне достался немецкий автомат, Димке – пистолет. К сожалению, воспользоваться ими не пришлось. Отряд немецких автоматчиков был истреблен, так как пан Витек приготовился встретить врага, как надо.

– Мы отходим сейчас в район Турека, – сказал командир отряда. – А ты, Стась, проведешь ребят до Конина, покажешь дорогу и возвратишься…

Всю ночь мы колесили по лесу. Снова пошел дождь. Такая же дрянная погода была и на следующее утро. Только к середине дня выглянуло солнце. Я никогда не думал, что ему можно так обрадоваться, как радовались мы. Выбрав сухой склон, Стасик предложил снять с себя одежду и просушить ее.

Во второй половине дня поляк вывел нас на мощенную камнем дорогу, и когда впереди показались строения большого города, распрощавшись, быстро скрылся в лесу.

«БРЕМЕНСКИЕ МУЗЫКАНТЫ»

Есть страшно хотелось. Хорошо было героям Джека Лондона. Они на каждом привале разводили костер, жарили яичницу или еще что-нибудь и ели, сколько могли. А мы, убежав из имения Фогелей, по сути только два раза как следует и поели.

– Что будем делать, Белка? – опросил я, когда мы вошли, наконец, в город.

– Есть охо-о-ота! – тянул Димка.

– Надо искать пищу, – оказала Белка, направляясь к очереди, где стояли женщины с банками.

Должно быть, это была очередь за молоком. Женщины в большинстве, как водится, шумели кто во что горазд. Белка подошла к ним. Мы видели, как она что-то говорила хорошо одетой женщине. Постояла, постояла около нее и, отчаявшись, подошла к другой. Та полезла в карман и, вынув портмоне, долго выбирала монеты, щуря близорукие глаза… Белка еще несколько раз подходила к женщинам…

Когда она вернулась, мы спросили:

– Ну что?

Она показала нам пять пфеннигов. А пять пфеннигов – все равно, что наша копейка. Пойди купи на нее что-нибудь!

– Молока не будет! – прокричал толстый холеный немец.

Очередь взорвалась голосами:

– А чем я буду кормить своих детей?

– Нам нет, а госпоже Бранд всегда есть! Надо же когда-нибудь и нам?

К гражданке, которая кричала о госпоже Бранд, подошел полицейский и, что-то ей сказав, увел с собой. Женщины стали расходиться.

Что ни говорите, а побираться – самое последнее дело! Да еще просить у немцев… Мы бродили по городу, не зная, куда прислонить свои головы и как успокоить голодные желудки. В одном из дворов увидели бродячих музыкантов. Их было двое – старик и маленькая девочка. Старик наигрывал на шарманке вальс Штрауса, а девочка ждала, когда старик кончит, потом снимала с него картуз и, протянув, смотрела в лица зрителей.

– Данке шен! [69] – церемонно присев, говорила она.

Я нарочно прошел с «артистами» несколько дворов, чтобы разузнать, какие номера пользуются особым успехом.

– Ну что, Молокоед, научился? – спросил меня Димка, когда я вернулся.

– Знаете что, друзья, с нашими талантами мы не пропадем. Я – музыкант, Димка – циркач, а Белка будет у нас за кассира.

– Бременские музыканты, в общем, – усмехнулся Димка.

– Ты не смейся, а готовь номера.

Я взял у Белки нож и отправился искать подходящее дерево, чтобы вырезать дудочку. Под окнами большого здания росла хорошая ива, и я немедленно полез на нее. Только я взобрался на дерево, в окна стали смотреть какие-то барышни.

– Мальчик, ты зачем портишь дерево? – высунулась дама в очках.

– Не беспокойтесь, фрау. Это дерево сейчас у меня запоет…

Срезав хорошую ветку, я очистил ее от прутиков и, поколотив немного тупым концом ножа, снял кору. Потом вставил пробку, попробовал дудочку и, убедившись, что она играет так, как надо, слез с дерева.

– Мальчик, мальчик, ну покажи, как у тебя играет дерево! – смеясь, опросила одна барышня.

– А что вы мне за это дадите? – посмотрел я вверх.

– Что ты хочешь?

– Я хочу есть…

И тут же на тротуаре принялся наигрывать полонез Огинского.

– Ты смотри, Эмма, – проговорила барышня, обращаясь к подруге. – Пожалуй, он не хуже твоего ухажера из сада.

Когда я кончил играть, вокруг уже собралась толпа. Из окна полетели куски хлеба, колбасы, деньги, только успевай подбирать. Женщины, стоявшие на тротуаре, тоже доставали из сумок – кто хлеб, кто еще что-нибудь, и я нагрузился до того, что мне пришлось совать продукты под рубашку.

Я возвращался к товарищам, еще издали показывая хлеб с колбасой. Ребята страшно изумились. Когда во время обеда я рассказал им все, то Димке уже не терпелось: он хотел скорее выступить со своим репертуаром.

– Ты погоди, Димка… Еще успеем… Надо поесть как следует…

Когда мы умяли весь мой гонорар, я подсчитал деньги, что у нас были, и мы купили три бутылки ситро, которые тут же, не отходя от прилавка, выпили.

– Вот теперь хорошо, – похлопал я себя по животу. – Теперь можно и репетировать.

Димка разделся, оставшись в одних трусиках, для разминки пробежал по двору колесом. Это был старый номер, из-за которого однажды Димка чуть не поплатился у Фогелей.